Культурные контакты
Уже давно мною владело желание в дополнение к нашим крупным экономическим сделкам с Советским Союзом организовывать культурные мероприятия, которые, как я полагал, будут благоприятствовать установлению лучшего взаимопонимания. Обмен произведениями живописи казался мне наиболее подходящим для этого средством.
В 1981 году в московском Пушкинском музее состоялась великолепная выставка "Москва - Париж". Она была ответом на устроенную несколько лет назад в парижском Центре Помпиду выставку "Париж - Москва". Московскую экспозицию посетили партийные руководители, о чем сообщалось в средствах массовой информации. В газетах и журналах появилась фотография Леонида Брежнева, на которой он был запечатлен стоящим перед известной картиной Матисса. "Искусство является замечательным средством, способствующим взаимопониманию", - гласил высочайший комментарий.
Я взял газету и направился с ней в Министерство культуры, где, ссылаясь на высказывание Брежнева, предложил организовать культурный обмен между нашими странами. Министром культуры в то время был Демичев, а его заместителями - Зайцев и Попов. Поначалу такое предложение, высказанное финансистом, вызвало удивление, и у меня поинтересовались, не ошибся ли я дверью. Но я продолжал настаивать на своем, меня выслушали, и в результате серии переговоров между Министерством культуры и частным институтом, которым является "Дойче банк", было заключено соглашение, в котором обе стороны обязались совместными усилиями организовать культурный обмен.
Момент для этого был благоприятным, потому что мы как раз находились на заключительном этапе по уже упоминавшемуся проекту Ямальского трубопровода - сделки, которую уже тогда Советы называли "сделкой века". В него как нельзя лучше вписалось знаменательное событие - наша первая акция на пути культурного обмена. Наш банк с самого начала вел все переговоры и проявлял организаторскую активность. С обеих сторон в работе принимали участие эксперты. Несколько лет сотрудничества сблизили их также в личном плане, а его результатом были несколько совместных мероприятий в обеих странах. Первую выставку немецкого искусства в Москве -она была подготовлена Обществом искусства Рейнланда и Вестфалии (Дюссельдорф) - я открыл вместе с заместителем министра культуры 18 марта 1983 года. Она была посвящена теме "Человек и ландшафт".
Эта дата останется в моей памяти еще в связи и с другим событием. Утром 18 марта 1983 года вместе с руководящими деятелями Москвы и председателем организации, которая вела с нами переговоры, был торжественно заложен камень в фундамент нашего представительства в Советском Союзе. Помещения в старомодной, но в общем-то очень приятной гостинице "Метрополь", которые мы занимали до сих пор, стали нам слишком тесны. Поэтому мы предложили полностью восстановить в первозданном стиле находившийся под угрозой разрушения маленький домик в старой части города. В тот день, когда закладывался первый камень, были забыты все хлопоты, длительные и утомительные хождения по инстанциям, вплоть до Совета Министров СССР, прежде чем мы получили разрешение на строительство. Теперь у нас наконец будет собственная крыша над головой. Между прочим, запланированное на вечер открытие нашей художественной выставки до самого последнего момента находилось под вопросом. Слишком усердный чиновник из Министерства иностранных дел высказал недовольство по поводу нашего тщательно подготовленного каталога. Из него явствовало, что значительную часть экспонатов составляли произведения западноберлинских художников. В Министерстве нам читали поучения по поводу того, что речь идет о выставке Федеративной Республики и потому художники из Западного Берлина в ней участвовать не могут. Есть "немцы ФРГ", "немцы ГДР" и отдельная категория - "жители Западного Берлина". Только благодаря упорству нашего посла в Москве д-ра Александра Майер-Ландрута в последний момент был достигнут компромисс. Он состоял в том, что подготовленный на двух языках каталог в русской своей части был изменен, немецкий же текст остался прежним.
Торжественное открытие прошло блистательно. Вероятно, впервые на выставку была приглашена вся художественная общественность Москвы. Мне говорили, что это - самая первая выставка современного западного искусства в советской столице. Внешний вид, манера поведения, лица собравшихся здесь москвичей выдавали истинных художников и любителей искусства, которых обычно встречаешь не так уже часто.
Вместе с советскими партнерами я стал обходить выставку, то что-то объясняя, то выслушивая оценки и мнения. Скоро кто-то обратил мое внимание на то, что за нами идет вереница молодых посетителей, в основном начинающих художников, желающих услышать мои пояснения. Я показался себе "Крысоловом из Гамельна". Некоторых из тех, кто следовал за нами, я узнал. Я познакомился с ними во время путешествий по мастерским московских художников: подвалам, катакомбам, мансардам и задним дворам, где они рассказывали мне о своем искусстве. Уже во время первых встреч у меня возникло ощущение неловкости, что они связывают с моими визитами неоправданные надежды. Некоторые молодые люди явно полагали, что я возьму на себя заботы об их признании на Западе и в результате они смогут наконец вырваться из плена полулегального существования в Советском Союзе. На каждом шагу я замечал, что даже минимальный интерес к их искусству, к деталям их повседневной жизни возбуждал у них совершенно нереальные надежды. Я считал, что это трагично для обеих сторон.
Необходимо знать, каким моральным испытаниям подвергается художник в Советском Союзе. Перед ним стоит альтернатива: вступить в Союз художников СССР или влачить существование непризнанного бойца-одиночки. В первом случае он имеет скромный фиксированный заработок, может участвовать в официальных выставках и издавать каталоги. У незарегистрированного художника таких возможностей нет. Он должен пробивать себе дорогу сам. Я видел, что некоторым это удавалось, например, продавая картины иностранцам, прежде всего дипломатам. Большая же часть "неформальных" художников бедствует. При этом особенно тяжело сказывается на них не материальная нужда, а непризнанность. В середине шестидесятых годов казалось, что в результате ослабления карантина эта грустная ситуация изменится к лучшему. Однако у нее был печальный конец, когда в начале семидесятых годов московская милиция бульдозерами снесла неофициальную нонконформистскую выставку, устроенную на одной из стройплощадок на окраине Москвы. Правительство объявило тогда, что в искусстве существует единственно верное направление - социалистический реализм. Московские художники да и западная общественность восприняли этот акт насилия как грубый рецидив догматизма, который считался уже преодоленным. Наступил период глубокого оцепенения. Но надо заметить, что и официально зарегистрированное искусство создало заметные произведения. В обеих группировках художников встречаются произведения разного качества. Еще одно соображение в связи с нашей первой выставкой западного искусства в Москве в 1983 году. Несмотря на общий успех, я должен в порядке самокритики заметить, что мы недостаточно хорошо знали советского ценителя искусства. Зрители проявили большую любознательность и интерес к современной западногерманской живописи. Но поскольку пришли они на выставку с традиционным пониманием искусства и не имели до этого возможностей для сравнения, многие из них были шокированы. Мы узнали об этом из отзывов, опущенных в специальный ящик, предусмотрительно установленный в фойе для того, чтобы ознакомиться с реакцией посетителей. Все записки были пронизаны чувством удивления пессимистической тональностью многих произведений, которая совсем не соответствовала бытовавшим в Советском Союзе представлениям о жизни "на золотом Западе".
Но эта выставка все-таки знаменовала собой прорыв. В ответ советское Министерство культуры в декабре 1984 года привезло в Дюссельдорф выставку, на которой широко были представлены произведения различных периодов. Она несла в себе много новой информации и вызвала большой интерес. Одновременно состоялся семинар художников, на котором эксперты обеих сторон откровенно обменивались мнениями. Еще не вступил на свой пост Горбачев, но уже эти первые мероприятия показали, что художники имеют возможность лучше понять друг друга, несмотря на все идеологические предубеждения с обеих сторон. Этот положительный опыт вдохновил нас на подготовку выставки "Война и мир", где должны были быть представлены произведения художников обеих стран. Мы хотели остановить свой выбор на тех художниках, которые лично испытали все ужасы нашего столетия и были в состоянии изобразить и заклеймить войну, несущую людям неисчислимые страдания. Но главное место на выставке отводилось все же двум войнам этого столетия. Выставка являлась как бы предостережением против новой, еще более жестокой войны, которая не оставила бы обеим странам никаких надежд на выживание.
Эта тема подвергала нас и определенному испытанию: достаточна ли степень взаимопонимания, достигнутого между нами к тому времени, чтобы снова не ввязаться в полемику, не впасть во взаимные обвинения и не разрушить все достигнутое? Или картины подкрепят решимость никогда больше не допускать подобных эксцессов? То, что я видел до сих пор в музеях, кинофильмах, книгах по искусству, настраивало меня скорее на скептический лад. Не откроются ли старые раны у тех, кто пережил войну в России?
До того, как на рубеже 1987 - 1988 годов эта программная выставка увидела свет, мы запустили пробный шар. Во время пребывания на газовых месторождениях Западной Сибири мы отдали должное стойкости людей, работающих в суровых климатических условиях. В знак нашей симпатии к ним мы привезли с собой в Новосибирск выставку Хорста Янсена, которая потом была показана в Москве. Блистательный рисовальщик Хорст Янсен уделил в своих произведениях особое внимание русским людям и русской природе. Привлекают внимание его портреты русских писателей и поэтов. Янсен является также автором одного из наиболее удачных портретов Толстого, который федеральный канцлер Шмидт подарил Леониду Брежневу во время его визита в Бонн. Еще до поездки в Новосибирск мы брали на время этот портрет у вдовы Генерального секретаря для экспонирования его на выставках.
Проект "Война и мир" потребовал для своей реализации примерно трех лет, что вполне соответствовало его значимости. По желанию Советов мы изменили название на "Ужасы и надежда". Отбор произведений для обеих сторон стал сложной головоломкой. К своему удовлетворению, я заметил, что Советы отказались от пропагандистско-идеологического подхода к отбору экспонатов. Еще в период работы Форума мира в феврале 1987 года я узнал, что в черте города в непрезентабельном помещении проводится первая за последние десятилетия "полуофициальная", то есть незапрещенная, выставка неформальных художников. Я направился туда, подтвердив свое намерение в ответ на официальный запрос. На выставке присутствовали некоторые художники. Они, конечно, сильно волновались, стоя перед своими творениями. Их лица выдавали надежду, что кто-то, может быть, купит ту или иную картину. О моем приезде они узнали по слухам. Я чувствовал себя неловко, так как не мог обещать им закупок картин в больших количествах, но при осмотре экспозиции понял, что мы не сможем открыть через полгода совместную выставку, не включив в нее часть представленных там картин. Свое мнение я высказал министру культуры Захарову, и он со мной согласился. Это было еще одним свидетельством раскрепощения порядков в мире культуры и искусства.
Для выставки было отобрано триста экспонатов. Ее открыл в октябре 1987 года в Гамбургском выставочном зале бургомистр ганзейского города Клаус фон Донани. Директор выставочного зала профессор Хофман непосредственно отвечал за монтаж экспозиции. Позднее выставка переехала в Мюнхен, где ее открыл обербургомистр города Георг Кронавиттер. Весной 1988 года министр культуры Захаров и я присутствовали на церемонии ее открытия сначала в московской Третьяковской галерее, а затем в ленинградском Эрмитаже. Был конец мая, и нарядный город явился нам во всем своем великолепии. Профессор Пиотровский, высоко ценимый как в Советском Союзе, так и за рубежом корифей советского музейного дела, позаботился о прекрасном размещении выставки и достойной церемонии открытия. Выставка везде имела полный успех, который превзошел все наши ожидания.
Именно таким образом я познакомился еще с одной, ранее скрытой от меня сферой жизни Советского Союза - "Архипелагом искусства". Встречи с советскими деятелями искусства - официальными и официозными - стали для меня любимым занятием. Деловые, иногда драматически складывавшиеся контакты с этой страной дополнились чисто человеческими отношениями. Когда надо было организовывать выставки, мне приходилось иметь дело с двумя высокопоставленными лицами: министром культуры и пользующимся официальным статусом первым секретарем Союза художников СССР, профессором Академии художеств Таиром Салаховым. По национальности он азербайджанец, выходец из Баку, и являет собой пример исключительно чуткого, обаятельного южанина - представителя своего искусства. Его жена - прелестная, широко известная прима-балерина. Таир Салахов - отличный художник. Он настоял на том, чтобы написать мой портрет, и я позировал ему в его современно оборудованной московской мастерской. Его рисунок углем висит у меня дома как память о многочисленных встречах тех лет. При всем при этом были, конечно, противоречивые ситуации. Например, часто раздваивалась душа, когда, обсуждая с Таиром Салаховым в качестве официального лица в Москве, Дюссельдорфе или Франкфурте наши задумки, постоянно приходилось встречаться с его уважаемыми и, естественно, командированными правительственными инстанциями коллегами и все время помнить о художниках, которые, не будучи организованными, влачили жалкое существование и бедствовали без надежды на защиту своих интересов. Беседы об их нуждах можно было вести лишь с большой осторожностью. Я знал, что о моих вылазках к "нелегалам" от искусства давно известно моим официальным партнерам.
Случались и вообще удивительные встречи. Неожиданно я превратился в посредника между деятелями искусства и высокими функционерами принимавшей меня страны, которые без моего посредничества не имели бы, пожалуй, возможности познакомиться друг с другом. Я всегда придавал большое значение таким контактам и использовал любой случай, чтобы свести в неожиданной обстановке видных представителей культурной жизни с тем или иным из моих партнеров по экономическим переговорам. На такие встречи я охотно приглашал директоров музеев, например профессора Королева, директора всемирно известной Третьяковской галереи. К моему удивлению, часто оказывалось, что они даже не знали друг друга. Когда в 1978 году Фалин покидал пост посла в Бонне, у меня состоялась с ним обстоятельная беседа, в том числе и по вопросам искусства. Я выразил удивление по поводу того, что Советский Союз лишает свое население и заграницу возможности насладиться произведениями классического авангарда. Как выход из создавшегося застойного положения я предложил использовать предстоящие Олимпийские игры 1980 года, чтобы по примеру Олимпиады искусств 1972 года в Мюнхене параллельно со спортивными мероприятиями организовать широкий ретроспективный показ этого творческого направления. Фалин, человек восприимчивый к новому и разбирающийся в искусстве, проявил к предложению большой интерес. Но ответа не дал. Вероятно, сталинское проклятие в то время еще не утратило своей силы.
Это я заметил также в связи с другим событием. Летом 1982 года Советы подписывали с нами в Ленинграде договор по широко разрекламированному Ямальскому трубопроводу. По случаю этого знаменательного события они решили сделать мне подарок и спросили, какое у меня есть желание, которое они могли бы исполнить? Я попросил разрешения на осмотр сокровищ русского авангарда (секретных), которые находились в одном из красивейших зданий Ленинграда - в Государственном Русском музее. В прошлом веке это здание было городским дворцом великого князя Михаила и задолго до революции превратилось в сокровищницу произведений искусства. Картины, которые меня интересовали, не были выставлены для обозрения, а находились в запаснике под замком, как будто речь шла об идеологически ядовитых продуктах, специфических отходах, которые следовало тщательно изолировать от окружающего мира. Знакомство с этим великолепным собранием, хотя и хранившимся в небрежении в мрачном подвале, было для меня событием незабываемым. Прошло довольно много времени, прежде чем правительство решилось ослабить проводившуюся в течение десятилетий рестриктивную политику. У меня сложилось впечатление, что такое официально враждебное отношение отнюдь не разделялось отдельными функционерами в области культуры. Они считали, что авангард, как и другие течения в искусстве, имеет право на существование, только ни у кого не хватало мужества признаться в симпатиях к "запрещенному искусству".
Наступлению перемен, несомненно, помог аукцион современного русского и советского искусства, организованный летом 1988 года домом "Сотби". Важный вклад внес в него Павел Хорошилов - руководитель торговой организации Союза художников по современному искусству. Хорошилов и его сотрудница госпожа Бутрова в течение многих лет вместе с нами готовили выставки, о которых шла речь в этой главе. Аукцион "Сотби" подействовал на всех раскрепощающе. Но радость господина Хорошилова была, однако, неполной. Для него освобождение от оков состоится только тогда, когда и внутри страны пробудится достаточно сильный и осознанный интерес к советскому авангарду. Пока что происходящее в этой сфере во многом определяется интересом, проявляемым иностранцами, что, само собой, вызывает кое у кого раздражение. Судя по всему, на Западе заниматься русско-советской живописью нынче стало модно.
16 Май 2012 17:24
Подписаться