Приход к власти Горбачёва
После того как весной 1985 года к руководству в Кремле пришел Горбачев, в Вашингтоне стал расти интерес к изменениям в политике Советского Союза. Однако реакция на смену власти, по моим наблюдениям, вначале была чрезвычайно осторожной и сдержанной. Конечно, для этого имелись основания: в прошлом слишком часто из Кремля в направлении Запада раздавались сигналы о стремлении к разрядке напряженности, но их причиной было бедственное положение советской стороны. В то же время это никогда не приводило к существенному смягчению принципиально враждебных позиций, так как Запад не находил в этих сигналах признаков снижения угрозы его безопасности. Короче говоря, интерес к нему был велик, но скепсис все же преобладал.
В начале 1986 года я поделился своими впечатлениями о новой, находившейся еще в процессе формирования московской команде с заместителем госсекретаря Улисом, которого знал по предыдущим визитам в Вашингтон, и вновь имел случай убедиться, насколько велика была предвзятость в отношениях между двумя сверхдержавами. Немного позднее я встретился с советником президента Джоном Кёлером.
Незадолго до этого он попросил меня подробно рассказать о моих наблюдениях в "новой" Москве и о первой обстоятельной беседе с Горбачевым. Через Кёлера я вошел в контакт с Чарльзом Виком - доверенным лицом президента Рейгана. Вик, являвшийся директором Международного информационного агентства, как раз занимался созданием Международного консультативного комитета. Меня пригласили стать членом этого органа. Он состоял наполовину из представителей средств массовой информации, а другую половину составляли представители экономики всего западного мира. Комитет был призван давать объективный анализ результатов политики американской администрации, а также вырабатывать рекомендации для ведущей державы западного мира. Естественно, личность и политика Горбачева занимали в ходе обсуждений значительное место. Таким путем из первых рук я узнавал, что думают в разных западных странах по этому вопросу, а также видел, какое воздействие оказывала на них новая политика Москвы. Я, конечно же, прилагал все усилия к тому, чтобы мой собственный опыт и наблюдения учитывались в процессе формирования мнения. В конце лета 1987 года американская столица готовилась принять Михаила Горбачева, с первым визитом на "командный пункт" западного мира. С Джоном Кёлером у меня к тому времени сложились доверительные отношения. Он просил меня подготовить для президента короткий меморандум с изложением моих взглядов на место и позицию Генерального секретаря в московской политике. Я охотно принял это предложение. Во время одного из заседаний Международного консультативного комитета Рональд Рейган и его жена Нэнси пригласили нас на ленч в Белый дом. Я сидел за столом президента. Он поблагодарил меня за меморандум, и я, к моему удивлению, увидел, насколько открыто, несмотря на прежние довольно жесткие заявления об "империи зла", он готовился к встрече с Михаилом Горбачевым. В июне 1988 года меня снова пригласили в Белый дом. На этот раз я сидел рядом с Нэнси Рейган. Она была полна воспоминаний о поездке в Москву, состоявшейся в конце мая. Первая леди США - очень естественная, разговорчивая женщина - оживленно рассказывала о том, какое впечатление на нее произвели прежде всего люди на московских улицах. В пригородном поселке Переделкино, где жил и похоронен Пастернак, она встретилась с одним советским писателем. После встречи, рассказывала Нэнси, когда она направлялась к машине, к ней с маленьким букетом цветов, без возражений со стороны охраны, подошли несколько живших по соседству простых женщин. "Госпожа супруга президента, - обратились они, - скажите, будет ли война между США и Советским Союзом?" Нэнси Рейган с благодарностью приняла цветы и сказала: "Мой муж и я приехали сюда, чтобы предотвратить войну". Было видно, насколько ее тронула эта выходящая за рамки большого протокола встреча.
В мировой прессе появились предположения о том, что обе первые дамы - Нэнси Рейган и Раиса Горбачева - не сразу поняли друг друга и что между ними возникла определенная напряженность. Я, конечно, охотно спросил бы свою соседку по столу, что здесь правда, а что - нет, но мне не хотелось показаться бестактным.
Как мне кажется, я мог бы все-таки провести некоторое сравнение между обеими дамами. Во время форума мира в Москве в феврале 1987 года, а также в ходе государственного визита супругов Горбачевых в Бонн в июне 1989 года у меня была возможность побеседовать с госпожой Горбачевой. Я оценил ее живой ум, большую находчивость, и она на меня произвела хорошее впечатление. Друг студенческих лет Михаила Горбачева как-то рассказал мне несколько забавных случаев из жизни супругов Горбачевых. Но как ни различны обе первые дамы по происхождению и воспитанию, в их влиянии на двух крупнейших государственных деятелей мира у меня не было никаких сомнений.
Подозрительности у американцев в связи с нашими переговорами в Москве после первой встречи между Рейганом и Горбачевым заметно поубавилось. Улучшился обмен информацией, установились постоянные контакты. Но, оглядываясь назад, я не могу не отметить, что в течение многих лет мне пришлось работать - а порой и переживать - в аналогичной обстановке из-за напряженных отношений между Москвой и Вашингтоном.
Да и в Бонне было не всегда легко добиться согласия на предпринимаемые нами шаги. Учитывая существовавшую в те годы политическую ситуацию в мире, этому не приходится удивляться. Пока политики выжидали и прощупывали друг друга, мы, банкиры, действуя, так сказать, параллельным курсом, устанавливали все более устойчивые связи с Советами. Так как наши партнеры в Советском Союзе в соответствии с политической структурой страны были не чистыми хозяйственниками, а государственными функционерами, нам поневоле приходилось ступать на почву, принадлежащую политике. Как я уже не раз отмечал, это отнюдь не облегчало нашу жизнь.
Я всегда оставался верным основному правилу: быть последовательным во всех трех направлениях, неуклонно придерживаться принципов, что Федеративная Республика Германия является надежным партнером западных союзников, но, исходя из своего положения в центре Европы, вынуждена создавать себе свободное - прежде всего экономическое - пространство на Востоке. Я испытываю чувство определенного удовлетворения в связи с тем, что, ступив однажды на этот путь, мы шаг за шагом продвигались вперед и сегодня идем по нему довольно уверенно.
Противодействие ощущалось не только со стороны общественности. За переговоры с Советским Союзом меня критиковали, а иногда и упрекали в кругу друзей и даже в собственной семье. Хочу привести один трагикомический случай. После катастрофы на атомном реакторе в Чернобыле, происшедшей в конце апреля 1986 года, из Мюнхена мне позвонила моя дочь - студентка. Она была взволнована. Нужно понять состояние огромного возбуждения и неопределенности, в котором тогда пребывали жители Западной Европы. Временами эта реакция граничила с паникой, потому что практически никто с уверенностью не мог предсказать долгосрочные последствия аварии. Только что вернувшись с дискуссии с однокашниками по поводу тревожных сообщений, поступавших с Востока, моя дочь с упреком сказала: "Твой Горбачев преподнес нам этот сюрприз!" "У тебя была возможность, - продолжала она свои упреки, - хорошо узнать этого господина и о многом поговорить с ним. Ты говорил, что этого Генерального секретаря нельзя сравнить с его предшественниками и у нас, возможно, есть реальная перспектива достичь разрядки напряженности. И вот теперь это огромное несчастье. А Горбачев молчит!" Действительно, в те дни мы находились в полном замешательстве. Было непонятно, почему Советскому правительству потребовалось почти три недели, чтобы дать необходимые объяснения по поводу этой крупнейшей в мире атомной катастрофы. Гласность и перестройка находились тогда в зачаточном состоянии. И у меня, естественно, не было никаких данных, способных компенсировать информационный дефицит на Западе, и дать ответ моей дочери.
16 Май 2012 17:26
Подписаться