ИЗОЛЯЦИЯ, ВЕРТИКАЛЬНОЕ МЫШЛЕНИЕ И НЕПОВОРОТЛИВОСТЬ
В конце 1979 года, когда советские войска вошли в Афганистан, полным ходом велась подготовка к Олимпийским играм в Москве. Вся более или менее значительная предварительная работа была проделана. Организационные мероприятия, на которые способно только гигантское, управляемое из центра государство, были расписаны до деталей. Всемирная рекламная кампания во имя "праздника мира" уже давно началась. Все наши беседы во время поездок в Москву или в ходе встреч в Федеративной Республике неизменно вращались вокруг одной оси - "Олимпиада 1980". Теперь Советский Союз предпринимал огромные усилия для того, чтобы как-то загладить отрицательные последствия вторжения в Афганистан. Но тут последовал удар ниже пояса: США отказались от участия в играх, а в мае 1980 года было объявлено о бойкоте со стороны олимпийского комитета Федеративной Республики. Советы не могли этого понять. Реакция с их стороны была панической. Ко мне в Дюссельдорф специально по этому поводу прибыла делегация. Абсолютно переоценивая мои возможности, она пыталась побудить меня выступить в качестве посредника. Все мои объяснения по поводу того, что урегулирование такого рода конфликтов не входит в мою компетенцию, ни к чему не привели. Мои партнеры по переговорам, с которыми я в течение многих лет поддерживал доверительные отношения, просили меня сделать все для того, чтобы не ставить на карту результаты совместных усилий по улучшению отношений между нашими народами.
Мои доводы о невозможности вмешательства в это дело расценивались как отговорки. Глубоко разочарованная делегация ни с чем отправилась домой. Такого рода недооценка реальных фактов советской стороной была типичным явлением. Мне не удавалось убедительно растолковывать русским пределы своей компетентности, объяснять им, что я могу сделать, а что нет. Регулярные встречи со мной в годы напряженных отношений между Москвой и Бонном они использовали для критики боннской политики в общем и ее конкретных шагов в частности. Нередко в диалоге со мной им просто хотелось "выпустить пар". Это привело к тому, что в определенные периоды времени разговор велся как бы про запас. Естественно, я регулярно информировал Бонн, на что советская сторона, собственно, и рассчитывала. Но когда я выразил недовольство в связи с подобной ситуацией министру Геншеру, он ответил четко и недвусмысленно: "Между нами сейчас радиомолчание. Если у Вас существует возможность вести переговоры, используйте ее. Главное, чтобы беседы продолжались". Однако моей специальностью была не внешняя политика, а внешняя торговля наших стран. Ее объем, достигнутый за истекшие годы по сравнению с торговлей Федеративной Республики со странами Запада, составлял всего лишь несколько процентов. Иными словами, она имела не столько экономическое, сколько политическое значение. Советский Союз стремился с помощью внешней торговли поддерживать контакты с западными странами. Но когда в 1973 -1974 годах разразился нефтяной кризис, акценты сместились. Благодаря экспорту нефти и газа
Москва в короткие сроки стала получать значительные суммы в западных валютах, которые составляли до 80% общих поступлений от экспорта. Как паук дергает нити паутины, так и Министерство внешней торговли, переименованное впоследствии в Министерство внешних экономических связей, дирижировало, всеми связями с заграницей. Министром внешней торговли в течение многих лет был вышеупомянутый господин Патоличев. Как старый коммунист он имел определенное влияние в правительстве. На переговорах он представлял, так сказать, политику, хотя в принципе нашим партнером был Виктор Иванов, заместитель министра, здравомыслящий человек и квалифицированный эксперт. В семидесятые годы в качестве заместителя министра внешней торговли появился Юрий Брежнев, сын Генерального секретаря ЦК КПСС. В советской иерархии кроме самого министра имеется целая группа его заместителей, примерно соответствующих нашим статс-секретарям. Их число зависит от значения соответствующего отраслевого министерства. Во время переговоров мы рассматривали первого заместителя как непосредственно отраслевого министра, приучив себя к этой мысли. С сыном Брежнева я встречался неоднократно, но не могу сказать, что это был действительно компетентный человек, хотя в общем-то у нас не было возможности в этом убедиться. Функционеры держались от него на некоторой дистанции или относились к нему со снисходительным дружелюбием. Насколько я смог понять, он ни в одном случае не играл определяющей роли. Из бесед с ним я сделал вывод, что его самочувствие было неважным. Ему явно нравились развлечения, связанные с ночной жизнью Запада, но здесь он был далеко не одинок. Как бы то ни было, западные фирмы, участвовавшие в переговорах, несколько выделяли Юрия Брежнева на фоне других. Иногда мне приходила в голову мысль, что было бы лучше, если бы кто-нибудь дружески посоветовал папаше Брежневу оставить сыночка дома. Все же я находил с ним общий язык и с пониманием, относился к той незавидной роли, которую ему приходилось играть.
Значительно большей проблемой для меня было централизованное планирование, с его неимоверно раздутым аппаратом московских министерств. Здесь мне постоянно приходилось биться головой о стену. Ставший впоследствии Председателем Совета Министров Тихонов спросил меня однажды, как можно было бы увеличить товарообмен между нашими странами. Я посоветовал ему выбрать одного из местных руководителей или руководителя какого-нибудь комбината в огромной Советской стране и задать ему прямой вопрос: в чем ты нуждаешься? А затем посоветовать ему связаться с руководством соответствующих западногерманских фирм и узнать, какие поставки могли бы быть осуществлены во взаимных интересах. Тихонов, однако, в довольно резкой форме заметил, что это просто недопустимо. Все должно проходить через Москву, иначе говоря, через Министерство внешней торговли. Вероятно, подумалось мне, пройдут еще годы, прежде чем удастся хотя бы частично ликвидировать тормозной механизм Москвы. Сейчас поощряются прямые децентрализованные переговоры. Понятно, что этому никого и никогда не учили, да и опыта, на который можно было бы опереться, нет.
Особенно много хлопот Советскому Союзу, как известно, доставляет сельское хозяйство. Со стороны западных стран, в первую очередь США и Италии, не было недостатка в предложениях о поставке машин и "ноу-хау", что могло бы помочь ему выйти из трудного положения. Многие мелкие и средние предприятия Федеративной Республики тоже заявили о себе, но так и не смогли начать делать дело. Причина этого заключалась в основном в недостатках координации действий с советской стороны.
Я вел переговоры также с заместителем Председателя Совета Министров Нуриевым, выполнявшим функцию координатора по вопросам сельского хозяйства. Переговоры начались в 1983 году, когда Генеральным секретарем ЦК КПСС был Юрий Андропов. В отношениях уже чувствовалась большая открытость по сравнению с тем, что имело место при его предшественнике Брежневе. Прозябавшие в полудреме функционеры преображались буквально на глазах. Теперь это были активные, мыслящие, ответственные люди. С ними наконец-то можно было говорить, и они стали слушать. Мой собеседник Нуриев не скрывал имевшихся многочисленных недостатков. Он рассказал, например, что из последнего богатого урожая картофеля лишь небольшая часть дошла до потребителя. Главной причиной этого были структурные проблемы; трудности с транспортом. Большая часть населения гигантской страны живет на западе. Необходимое же для промышленности сырье находится в основном на севере и востоке, а продукты питания - на юге. Но вплоть до восьмидесятых годов не было, к примеру, цепочки холодильных устройств, которая позволила бы вовремя доставлять потребителям скоропортящиеся фрукты и овощи, скажем, из Узбекистана, Молдавии, Грузии, Армении или Крыма.
Относительно постановки практической задачи мы быстро нашли общий язык с господином Нуриевым. Был согласован порядок консультативной и посреднической деятельности банка в его связях с различными фирмами. Как руководителю сельскохозяйственного ведомства господину Нуриеву подчинялось одиннадцать отраслевых министерств, например министерство животноводства, плодового и овощного хозяйства, хлебозаготовок и т. д. В ходе обмена мнениями с министрами, ведавшими конкретными отраслями сельского хозяйства, я неожиданно столкнулся с еще одним бедствием, о котором уже говорил выше: узковедомственное мышление создавало трудности в деле прогресса кооперации. Существует множество такого рода министерств. Точное их число я так и не смог установить, к тому же оно постоянно меняется. По-моему, их больше сотни. Каждое министерство отвечает за определенный участок работы и не имеет контактов со своим соседом. О том, что такой порядок вещей ведет к узковедомственному мышлению, я уже говорил: межведомственный обмен мнениями и опытом отсутствует; коммуникационные связи осуществляются только по вертикали. Как следствие министерства почти ничего не знают друг о друге. Эта взаимная изоляция, более того, отсутствие обмена по горизонтали усугубляется еще и тем, что получаемая министерствами экспортная валютная выручка остается у них и используется только на нужды данного министерства, вместо того чтобы по мере надобности направляться на другие цели. Довольно часто приходилось наблюдать такую картину: какое-то министерство не может осуществлять определенный производственный процесс за неимением необходимого оборудования, на покупку которого у него нет валюты. В то же время мощности соседнего министерства простаивают или используются лишь частично. Странные ситуации возникают и в том случае, когда приобретаются относительно дорогостоящие машины, возможности которых превосходят потребности одного предприятия. Более широкое комплексное их применение требует горизонтальной связки нескольких министерств или предприятий, тесного сотрудничества между ними. Как раз этого-то и не происходит из-за их разобщенности. В боннских министерствах ревность и узковедомственные интересы тоже порой мешают согласованным действиям. В советской же системе министерства имеют строго ограниченную сферу деятельности и их сотрудники воспитаны так, что думают только о выполнении стоящих перед ними плановых заданий, и ни о чем другом. Целостное мышление и координация действий отсутствуют. Осенью 1983 года Андропов тяжело заболел и его влияние уменьшилось. Первые робкие намеки на реформы и личную инициативу снова уступили место летаргии, которую мы наблюдали в течение последних четырнадцати лет. При наследнике Андропова - больном и явно дряхлеющем Черненко - у наших советских партнеров наступил полный паралич какой бы то ни было инициативы. Надежды на изменение существовавших условий даже не возникали. Закостенелость и рутина, боязнь малейшего риска возродились вновь. Несмотря на все усилия, наши планы "агроконсультаций" ни на шаг не продвинулись вперед. В конце концов я поинтересовался, кто в Политбюро занимается вопросами сельского хозяйства. Мне назвали Михаила Горбачева. Это, как выяснилось, был еще молодой, энергичный деятель, с которым мне рекомендовали встретиться. Встреча, намеченная на 1984 год, так и не состоялась. Но мне, однако, сказали, что господин Горбачев знает о нашей инициативе и получил все необходимые документы. На встречу с ним можно было рассчитывать в начале 1985 года.
Мы с нетерпением ждали встречи с Горбачевым. Хотелось знать: является ли он всего лишь одним из многочисленных "аппаратчиков", к образу мыслей и манерам которых мы постепенно привыкли? А может быть, это новатор типа Андропова, который снова распахнет двери? Как бы то ни было, в конце 1984 -начале 1985 года среди наших более или менее известных партнеров по переговорам Горбачев считался фигурой загадочной, но перспективной. А тут еще его имя появилось в западных газетах. Осенью 1984 года в качестве члена Политбюро он нанес визит английскому премьер-министру Маргарет Тэтчер и привлек к себе внимание поразительно откровенными высказываниями.
16 Май 2012 17:31
Подписаться