Путешествуя по России
Сибирь слывет сокровищницей России, прежде всего по энергоносителям. Например, Канско-Ачинский буроугольный бассейн занимает площадь примерно в два раза большую территории земли Северный Рейн-Вестфалия. На этом угольном месторождении я тоже побывал, убедившись в его гигантских размерах с воздуха. Самолет был небольшой - трехмоторный реактивный Як, вмещавший менее двадцати пассажиров. Этот тип самолета предназначался в шестидесятые годы на экспорт, но оказался дорог в изготовлении, а при эксплуатации слишком шумен и неэкологичен. Для наших целей он вполне подходил. Удобный и достаточно маневренный, он давал возможность составить представление об угольном бассейне и открытых разработках.
Я был знаком с районом добычи бурого угля, расположенным по левому берегу Рейна между Кёльном и Аахеном. Там, чтобы добраться до угля с помощью самых мощных в мире ковшовых экскаваторов, приходится производить вскрышные работы на глубину от 300 до 400 метров. В Канско-Ачинске глубина вскрышных работ составляет примерно 15 метров. Когда находишься в карьере, то впечатление такое, будто стоишь перед гигантским песочно-шоколадным тортом. Нижний край породы желтоватого цвета будто аккуратно уложен на темно-шоколадный слой угольного пласта. Экскаватор величиной с дом, напоминающий динозавра, захватывает своим невероятных размеров ковшом до 100 тонн породы и переправляет ее в открытые товарные вагоны.
Идея состоит в том, чтобы добытый уголь, перемешанный с метанолом, транспортировать по трубопроводу к месту использования. Здесь мы подошли к, возможно, самой большой из структурных проблем СССР - слабости его транспортной системы. Огромные расстояния, которые значительно превышают расстояния в США. Постоянно возникает вопрос: доставлять ли сырье к людям и перерабатывающим мощностям в районы, которые уже полностью освоены и имеют налаженную инфраструктуру, или привозить людей к месторождениям и там строить производственные объекты? До сих пор в Советском Союзе делали то и другое с креном в пользу первого варианта. Это касается и производимой в Сибири дешевой электроэнергии. Пример. Наиболее полноводной рекой Сибири является Енисей. Он приводит в движение расположенные в относительной близости друг от друга две гидроэлектростанции. Я посетил самую большую из них мощностью в 6300 мегаватт. Перед ней бледнеют не только европейские гидроэлектростанции (например, Вианден), но и Асуан в Египте или водохранилища в Аргентине и Парагвае. Я исключаю из этого перечня лишь Итаипу в Бразилии с ее 12600 мегаваттами. Только небольшая часть произведенной в Центральной Сибири электроэнергии используется на месте. Недалеко от ГЭС расположен Красноярск -современный промышленный город с более чем миллионом жителей. Он непрерывно растет, создавая все новые промышленные мощности. Климатическиеусловия здесь значительно лучше, чем, например, в Уренгое. Дешевая электроэнергия позволяет, к тому же, поддерживать относительно высокий уровень жизни. Создан определенный комфорт, имеются культурные и спортивные сооружения. Мне показали даже особый сорт пшеницы, которая хорошо вызревает за короткое лето. Так последовательно проводится работа по освоению и заселению Сибири - сокровищницы России. Этим же целям служит уже упоминавшаяся Байкало-Амурская железнодорожная магистраль длиной в 3000 километров, проходящая параллельно Транссибирской линии, построенной еще при царе. Стройка, к которой приступили в начале семидесятых годов, преподносилась официальной пропагандой как великое новаторское дело. После пуска дороги в эксплуатацию путь на Дальний Восток был бы сокращен на несколько часов, а его протяженность - на несколько сотен километров. Планировалось освоить и привязать к транспортным путям новые месторождения полезных ископаемых, в том числе огромные запасы леса. Умалчивалось, однако, о том, что новая железнодорожная линия имела стратегическое значение. В то время, в шестидесятые годы, существовала напряженность в отношениях с китайским соседом, доходило даже до военных стычек на Уссури и было необходимо обеспечить лучшее снабжение войск на советско-китайской границе.
Но я немного отвлекся и теперь наконец возвращаюсь из далекой Сибири назад, в шумную Москву, в кабинет господина Байбакова. Мы вели с ним разговор о запасах сырья в Советском Союзе и возможностях поставки советских энергоносителей на Запад, в том числе в Федеративную Республику. Встреча была очень информативной и закончилась весьма дружески. Господин Байбаков был уже в довольно солидном возрасте, и я спросил его, как при столь большом объеме работы и огромной ответственности
ему удается сохранять хорошую физическую форму. Он объяснил это употреблением цикория, который сам же и выращивает, подошел к шкафу и дал мне из своих запасов большой тюбик цикория, заметив, что это собственное производство Байбакова, и если я буду его регулярно принимать, то здоровье на долгие годы мне обеспечено.
Немного позднее я вспомнил этот эпизод по другому, менее гуманному поводу. Вторжение советских войск в Афганистан мгновенно изменило международную обстановку. Не только западные демократии, но и страны "третьего мира" были возмущены и разгневаны этой неожиданной военной акцией Советов. В отношении к Советскому Союзу появились новые симптомы. Советское правительство, судя по всему, не ожидало такой негативной реакции во всем мире. Сначала вторжению не было Дано никакого убедительного разъяснения. В конце концов додумались до оказания "братской помощи по настоятельной просьбе Афганистана", с тем чтобы предотвратить действия США. Во время моего пребывания в Москве, которое имело место за несколько дней до вторжения, я договорился о продолжении встреч и бесед в январе 1980 года. Они были приурочены к приемам по случаю замены руководства нашего московского представительства. Дело в том, что мы имели обыкновение приглашать к нам по особым поводам всех функционеров из министерств и других организаций, с которыми имели дело, и угощать их блюдами нашей кухни, приготовленными из продуктов, доставляемых самолетами "Люфтганза". На этих мероприятиях, очень нравившихся советским представителям, подавалась первоклассная еда: бочковое пиво в глиняных кружках, вареная телячья колбаса из Баварии, крендели и многое другое из того, что мог предложить немецкий юг. По опыту мы уже знали, что советские гости с наслаждением отдадут должное этим лакомствам.
И вот возникли сомнения по поводу того, следует ли соблюдать договоренность о встречах, достигнутую до вступления войск в Афганистан. Многие международные встречи в январе 1980 года были отменены. Президент палаты Национального собрания Франции Шабан-Дельмас, находившийся как раз с визитом в Москве, в знак протеста прервал свой визит. В Париже встретились федеральный канцлер Гельмут Шмидт и президент Валери Жискар д'Эстен, чтобы согласовать шаги в отношении Советского Союза. Они ограничились "последним" предупреждением. В руководстве "Дойче банк" мы наконец решили, что я поеду на согласованные переговоры в Москву, но сокращу свое пребывание с предусмотренных четырех-пяти дней до минимума, то есть примерно до полутора дней. Прием по случаю замены представителей "Дойче банк", на который уже было приглашено до восьмисот человек, был нами демонстративно отменен. Это известие произвело в Москве сенсацию. Посол Семенов обязан был позаботиться о том, чтобы мои высказывания не цитировались прессой, а телевидение не пыталось взять интервью без согласования со мной. Последнее было очень важно, потому что по вполне понятным причинам Советы старались смягчить резко негативное впечатление, которое произвел в мире, да и среди собственного населения, ввод их войск в Афганистан. Поэтому они стремились показывать советской публике на экране западных политиков и деловых людей, пытаясь отвести подозрения, будто заграница бойкотирует Советский Союз. Деловые люди из Федеративной Республики, как мне сообщили, пошли на это сомнительное предложение и дали интервью телевидению. Я, однако, ни в коем случае не хотел выступать в роли желательного для Советов свидетеля, подтверждающего своим появлением на экране телевизора, что мы-де относимся к афганской авантюре как к "невинному" акту.
Господин Семенов, с которым я всегда мог говорить откровенно и конструктивно, сразу же пообещал выполнить мои условия. Он очень удивился, когда через два дня я позвонил ему и спросил, получила ли протокольная служба в Москве указания в соответствии с моей просьбой. Он ответил, что этот вопрос улажен, однако поинтересовался, почему я так недоверчив. По прибытии в Москву я сразу же попросил подтвердить это мое настоятельное желание и достигнутую договоренность хорошо знакомого мне руководящего сотрудника Госбанка, который встретил меня на аэродроме. Вскоре у меня спросили, не готов ли я встретиться на следующий день с премьер-министром Тихоновым. Я ответил: "Если господин Тихонов желает, я готов встретиться с ним, но еще раз повторяю, что это его желание и об этой встрече без моего ведома не должно появляться никакого сообщения". Мне обещали мою просьбу исполнить.
На следующее утро я стоял перед господином Тихоновым, который был не менее строг, чем в последнее наше свидание. Он встретил меня агрессивно и спросил, насколько надежны немцы из Федеративной Республики в выполнении заключенных договоров. Я ответил, что не понимаю вопроса. "Я вынужден спросить Вас об этом потому, - сказал Тихонов, - что, как нам вчера сообщили, канцлер Федеративной Республики и премьер-министр Соединенного Королевства своим возражением помешали поставкам масла, которые были согласованы между Советским Союзом и администрацией Европейского сообщества". Я признался, что ничего не слышал об этом и застигнут врасплох.
К тому же перед нами стоят другие задачи: побыстрее договориться о крупных поставках природного газа под предоставление большого кредита. Я попытался ослабить возникшее во время беседы напряжение, не очень способствовавшее созданию благоприятного для переговоров климата, и шутливо заметил, что приехал в Москву не для того, чтобы вести с ним "масляную войну", и нам следовало бы скорее обратиться к решению важных для нас проблем. Больше мы этого вопроса не касались, и дальнейшая беседа протекала без осложнений.
Вечером, как это часто случалось, я был с нашими партнерами из Госбанка на спектакле в Кремлевском Дворце съездов, в том огромном зале, где проходят заседания Верховного Совета, которые транслируются по телевидению. Давалась неизвестная мне опера Прокофьева. В ней рассказывалось о перипетиях похода Наполеона на Москву. В действии, разворачивавшемся на огромной, богато декорированной сцене, было занято большое число статистов. В эффектно горящей Москве Наполеон скакал на белом коне, отдавая своим генералам приказы. Мне сказали, что эта опера идет только в Советском Союзе и что исторические события 1812 года все еще волнуют население.
Отступление французов еще не намечалось, когда меня неожиданно вызвали из ложи. Я увидел нашего представителя в Москве, который сообщил, что о моем визите к премьер-министру Тихонову подробно сообщалось в вечерних новостях по телевидению. Советская сторона все-таки сделала то, чего я всячески хотел избежать. Сопровождающий заметил мое беспокойство. Спустя некоторое время я покинул театр и нисколько не скрывал, что после всех согласований такие действия советской стороны мне абсолютно непонятны. Я сказал сопровождающему, что буду в меру своих возможностей настаивать на исправлении случившегося. На следующее утро в "Известиях" среди, так сказать, "дворцовых" новостей появилось сообщение о моем визите к господину Тихонову с указанием на то, что он состоялся по моей просьбе. И в этом случае содержание сообщения не соответствовало истине, так как поводом к визиту послужила настоятельная просьба самого господина Тихонова. Я снова сделал представление и заявил, что эти формулировки противоречат договоренностям с советским послом, достигнутым еще в Федеративной Республике, которые, к тому же, были подтверждены после моего прибытия в Москву. Поэтому я ожидаю, что текст сообщения будет исправлен.
Рассерженный, я поехал в аэропорт, чтобы, как и намечалось, возвратиться домой. По дороге я приобрел свежий номер "Известий" и увидел, что в сообщение о моем визите к господину Тихонову, который якобы состоялся по моей просьбе, было внесено соответствующее исправление. Мне объяснили, что подобная корректировка информации из Кремля до сих пор еще никому не удавалась.
Тем не менее сюрпризы для меня еще не кончились. В аэропорту Франкфурта меня ожидал корреспондент агентства Рейтер. Он сказал, что у него имеется сообщение из Москвы, будто я покинул город в знак протеста против введения войск в Афганистан. Здесь я опять вынужден был внести поправку: мы сократили до минимума продолжительность моего пребывания в Москве и полностью отказались от проведения большого приема; формально я протестовал против существа отражения моего визита в прессе и на телевидении. Поведение советских партнеров, нарушивших имевшуюся договоренность, поставило меня в неудобное положение еще и в другом отношении. Представители немецкой прессы и телевидения в Москве сообщили мне еще в день моего прибытия, что, учитывая напряженность ситуации в связи с вторжением в Афганистан и неопределенность реакции Запада, они заинтересованы в том, чтобы до окончания визита я высказал им свое мнение. К сожалению, в предыдущих случаях они получали сведения только от советской службы информации, поэтому стремились получить факты из первых рук. Я с полным пониманием отнесся к этой просьбе, тем более что сотрудничество между советскими и немецкими средствами массовой информации тогда оставляло желать лучшего. Несмотря на мое твердое обещание напрямую проинформировать немецких корреспондентов, они снова узнали о деталях переговоров из советских источников. Это уже было действительно неприятно и только усугубило мое огорчение и досаду.
Когда я вернулся домой, в моей конторе в Дюссельдорфе раздался звонок партнера по переговорам господина Алхимова. Он рассказал, что мой демарш в Москве вызвал некоторый переполох. После того, как о поправке в печати сообщили западные радиостанции и запестрели заголовками газеты, здесь встревожены тем, что могут пострадать наши многолетние успешные усилия по налаживанию сотрудничества. Я заверил его, что это не отвечает моим стремлениям, и я готов продолжать переговоры в деловой и спокойной атмосфере, но после некоторого перерыва, чтобы улеглись страсти и можно было подумать над тем, как в будущем исключить повторение подобных неприятностей. Что касается Алхимова, то я знал, что при возникновении трудностей он всегда стремится к их конструктивному преодолению. На него лично и его умение вести переговоры можно было положиться. Вообще я должен заметить (особенно это чувствовалось в беседах с господином Байбаковым), что даже в случае внешне непреодолимых, идеологически обусловленных противоречий именно личный контакт, готовность партнеров отнестись друг к другу с доверием и надежность каждого создают основу, необходимую для того, чтобы вопреки всем превратностям добиться заключения многомиллиардной сделки.
Случившееся во время моей поездки в Москву в январе 1980 года не обескуражило нас с господином Алхимовым. Мы продолжили диалог и совместно достигли поставленной цели. С языком у нас не было никаких проблем. Во время пребывания господина Алхимова и посла Семенова у меня в гостях в Меер-буше и довольно напряженных переговоров в гостинице "Паркотель" в Крефельде я смог убедиться в его впечатляюще глубоких познаниях в области германистики и истории. Такие в то время еще очень редкие встречи, когда официальная политика как бы оставалась за дверями дома, заставляли забыть о том, что оба лагеря вынуждены были противостоять друг другу по своей природе. Насколько это выражалось в официальной политике, показал государственный визит в Федеративную Республику Леонида Брежнева, состоявшийся в ноябре 1981 года. На ужине в "Годесбергском редуте" федеральный канцлер Гельмут Шмидт дал, с моей точки зрения, весьма убедительную характеристику политики Федеративной Республики Германии в связи с усиливавшейся угрозой со стороны советских ракет СС-20. Брежнев, напротив, ограничился давно известными заявлениями, которые звучали скорее как отговорки, и не выдвинул никаких конструктивных идей. У того, кто имел возможность наблюдать мрачные, неподвижные лица Брежнева и Громыко, не могло возникнуть и тени надежды, что политика, направленная на разрядку напряженности, в верности которой они столь часто клялись, когда-нибудь станет реальностью.
16 Май 2012 17:35
Подписаться